О свободе: четыре песни о заботе и принуждении - Мэгги Нельсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда белые озвучивают свои опасения по поводу того, что системы, обеспечившие их господство, также истощили их жизненные силы и как следует заморочили им голову чем-то, что они чувствуют, но не способны понять или выразить – это обычно не приносит удовольствия. (Или, по крайней мере, больше не приносит – Рембо, Арто, Мейлер, Керуак и так далее стали литературными гигантами отчасти благодаря тому, что рассказывали об этом.) Я лишь говорю, что они (или мы) должны продолжать разбираться в этом и что тексты о наркотиках предоставляют мощную, пусть и нередко отталкивающую трибуну для оглашения симптомологии. Пока я слушаю, я вспоминаю Сабину с ее суровой критикой тупорылых идиотов, которые пришли и всё разрушили, и с ее стойкой, практически непостижимой убежденностью в том, что определенные формы мудрости принадлежат абсолютно всем.
ПЕРЕСЕЧЕНИЕ – ЧТОБЫ НАСЛАЖДАТЬСЯ НАРКОТИКОМ, НУЖНО НАСЛАЖДАТЬСЯ СОБСТВЕННОЙ СУБЪЕКТНОСТЬЮ – ЛЮБЛЮ УЖАСАТЬ ЛЮДЕЙ – РЕАБИЛИТАЦИЯ ЗАВИСИМОСТИ – БЛОНДИНЫ – РАБОТА С ЛОВУШКОЙ – НЕЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ЛЮДИ – ОТРЕЧЕНИЕ
В 2008 году испанский писатель Поль Б. Пресьядо опубликовал книгу неистовой теории в традиции «Крэк-войн» под названием «Тесто джанки: секс, наркотики и биополитика». Вместо того чтобы выбрать конкретный наркотик (например, крэк или опиоиды) в качестве знакового для нашего времени, Пресьядо утверждает, что мы все вольно или невольно являемся субъектами нового постфордистского экономического порядка под названием «фармакопорнизм» – сплава фармацевтики и сексуальности, включающего в себя всё от «Виагры», синтетических гормонов, антидепрессантов, бензодиазепинов, фентанила, «Риталина», техноспермы, технокрови и антибиотиков до искусственного оплодотворения, секс-работы, противозачаточных, Grindr, невест по почте и интернет-порно. Пресьядо намеренно игнорирует нюансы, связанные с конкретными веществами, и даже то, являются ли все вышеперечисленные феномены «веществами» per se, и сильнее заинтересован в том, как наши желания, субъективности и тела подпитывают фармакопорнографическую машину и в свою очередь сами питаются и формируются ею. Насыщенные теоретические главы чередуются в «Тесто джанки» с автобиографическим повествованием, состоящим из трех основных линий: бурный роман Пресьядо с писательницей и режиссеркой Виржини Депант («ВД»), смерть от передозировки друга Пресьядо писателя Гийома Дюстана («ГД») и собственное первое увлечение Пресьядо тестостероном, описанное во вступлении к книге как «политический эксперимент, продлившийся 236 дней и ночей и продолжающийся сегодня в иных формах».
В отличие от мыслителей вроде Вильгельма Райха, которые видели в нашей «способности к оргазму» силу освобождения, Пресьядо интерпретирует «(реальную или виртуальную) мощь (абсолютного) возбуждения тела» – силу, которую он называет potentia gaudendi, – как топливо фармакопорнизма, новейшей итерации капитализма. По сути своей это фукольдианская позиция: выхода из фармакопорнографической ловушки не существует – вы автоматически находитесь в ней, если вы желающий, биополитический субъект. Но ее можно взломать изнутри: «Ваша память, ваше желание, ваша чувствительность, ваша кожа, ваш член, ваш дилдо, ваша кровь, ваша сперма, ваша вульва, ваши яйцеклетки… – это инструменты потенциальной гендерной копилефт революции». Чтобы эта позиция не прозвучала «чуток гегемоной, чуток субверсивной», как выразилась бы Седжвик, стоит заметить, что в ней эхом отдается ловушка жизни в целом; «работа с ловушкой, в которую мы неизбежно попадаем», как однажды написала Джудит Батлер о перформативности гендера, – это неплохое описание нашего бренного существования. (В полной цитате Батлер проводит различие между этим состоянием и свободой: «[Эта] перформативность… не свобода, а лишь вопрос того, как разобраться с ловушкой, в которой неизбежно оказывается каждый»[109]. Другие философы придерживаются иного мнения: например, Брайан Массуми: «Суть свободы не в сломе ограничений и не в побеге от них. Она в превращении их в степени свободы. Невозможно избежать ограничений. Ни одному телу не избежать гравитации… Свобода всегда возникает из ограничений – их творческого преобразования, а не утопического побега от них».)
Как намекает название, «Тесто джанки» предлагает максимизирующую теорию зависимости, согласно которой можно превратиться в «джанки» (yonqui в испанском оригинале) от чего угодно: от еды, секса, шоппинга, социальных сетей, политики, видеоигр, смартфонов, отношений, рецептурных лекарств, тренировок и гормонов до само́й двенадцатишаговой программы. Эта всеобъемлющая теория зависимости стала почти неоспоримым трюизмом нашего времени, склонив на свою сторону почти всех несогласных. Одной из них была Седжвик, которая в эссе 1991 года «Эпидемия воли» изложила свои опасения относительно максимизирующих теорий зависимости (еще до публикации «Крэк-войн» и «Тесто джанки»). Седжвик утверждает, что если «на орбиту потенциальной связи с зависимостью» можно вывести «не только любую форму потребления веществ, но и попросту любую форму человеческого поведения», то мы рискуем – пусть и неосознанно – распространить своего рода «пропаганду свободной воли», в которой вечный призрак нездорового влечения выстраивает контрструктуру: героическую, этичную, здоровую, свободную волю, постоянно нуждающуюся в пробуждении, спасении, очищении или освобождении. Седжвик обнаруживает эту «пропаганду свободной воли» в поздних сочинениях Ницше; она также находит ее в работах психиатра-либертарианца Томаса Саса – яростного критика принудительной психиатрии и «терапевтического состояния» и неотступного приверженца того, что он сам называл «нашим правом на наркотики».
По мнению Саса, существует две модели наркозависимого: в соответствии с первой зависимый – это «неразумное, больное, беспомощное дитя, которое клюет на наживку, соблазненное дилерами, сверстниками и наркотическими удовольствиями, поддается соблазну и теряет контроль над собой» (а-ля Берроуз или Холидей); в соответствии со второй – «человек, сохраняющий полный контроль над собой, который подобно Адаму выбирает запретный плод как элементальный и элементарный способ противопоставить себя власти» (а-ля Энн Марлоу). Две модели, пишет Сас, «обрамляют две различные моральные точки зрения», каждая из которых предлагает четкую моральную стратегию: «Если мы встанем на сторону власти и поддержим подавление индивида, то будем обращаться с ним так, как если бы он был беспомощной, невинной жертвой ошеломляющего соблазна… Если же мы встанем на сторону индивида и докажем несостоятельность легитимности, отказав власти в праве его инфантилизировать, то должны обращаться с ним так, словно он полностью контролирует себя и принимает ответственные решения». В обеих точках зрения есть смысл, говорит Сас. Меньше смысла в том, что он называет «хаотической и принципиально сбивающей с толку практикой» – в попытке «обращаться с людьми как со взрослыми и детьми, свободными и несвободными, в себе и не в себе» одновременно. (Будучи либертарианцем Сас предпочитал вторую модель и страстно противостоял попыткам контролировать поведение наркопотребителей или психических больных, даже если их поведение причиняет вред им самим.)
Обращение с людьми так, словно они одновременно «свободны и несвободны», может усложнить принятие законов или ведение юридических споров (феминисткам знакома подобная полемика в связи с теорией о «синдроме избитой женщины» и ее спорное применение к проституткам и жертвам секс-торговли). Но в качестве повседневной